Неточные совпадения
Илья Ильич понимал, какое значение он внес в этот уголок,
начиная с братца до цепной собаки, которая, с появлением его, стала получать втрое больше костей, но он не понимал, как глубоко пустило корни это значение и какую неожиданную
победу он сделал над сердцем хозяйки.
Она обливала взглядом Райского; нужды ей нет, что он был ранний юноша, успела ему сказать, что у него глаза и рот обворожительны и что он много
побед сделает,
начиная с нее…
После всех пришел Марк — и внес новый взгляд во все то, что она читала, слышала, что знала, взгляд полного и дерзкого отрицания всего, от
начала до конца, небесных и земных авторитетов, старой жизни, старой науки, старых добродетелей и пороков. Он, с преждевременным триумфом, явился к ней предвидя
победу, и ошибся.
Бедная утка, наконец, выбивалась из сил, не могла держать своего тела глубоко погруженным в воде,
начинала чаще выныривать, медленнее погружаться, и удачный выстрел доставлял
победу которому-нибудь из охотников.
Вспомнил он отца, сперва бодрого, всем недовольного, с медным голосом, потом слепого, плаксивого, с неопрятной седой бородой; вспомнил, как он однажды за столом, выпив лишнюю рюмку вина и залив себе салфетку соусом, вдруг засмеялся и
начал, мигая ничего не видевшими глазами и краснея, рассказывать про свои
победы; вспомнил Варвару Павловну — и невольно прищурился, как щурится человек от мгновенной внутренней боли, и встряхнул головой.
— Одни и те же! Одни и те же с
начала веков, и никаких других никогда! — подхватил Кириллов с сверкающим взглядом, как будто в этой идее заключалась чуть не
победа.
Вольно и невольно наблюдая эти отношения, часто с поразительной и поганой быстротой развивающиеся на моих глазах с
начала до конца, я видел, как Сидоров возбуждал у бабы доброе чувство жалобами на свою солдатскую жизнь, как он опьяняет ее ласковой ложью, а после всего, рассказывая Ермохину о своей
победе, брезгливо морщится и плюет, точно принял горького лекарства.
Орлову платил по пяти рублей в случае нашей
победы, а меня угощал, верил в долг деньги и подарил недорогие, с себя, серебряные часы, когда на мостике, близ фабрики Корзинкина, главный боец той стороны знаменитый в то время Ванька Гарный во главе своих
начал гнать наших с моста, и мне удалось сбить его с ног.
«Ладно! Поглядим, кто кого», — думал он на следующий день, с угрюмым любопытством наблюдая за нею, и в душе его уже разгоралось бурное желание
начать борьбу, чтоб скорее насладиться
победой.
Несколько лет уже продолжался общий мир во всей Европе; торговля процветала, все народы казались спокойными, и Россия, забывая понемногу прошедшие бедствия,
начинала уже пользоваться плодами своих
побед и неимоверных пожертвований; мы отдохнули, и русские полуфранцузы появились снова в обществах, снова
начали бредить Парижем и добиваться почетного названия — обезьян вертлявого народа, который продолжал кричать по-прежнему, что мы варвары, а французы первая нация в свете; вероятно, потому, что русские сами сожгли Москву, а Париж остался целым.
— Слава тебе господи, насилу! Скорей кушать! Да готовы ли музыканты? Лишь только губернатор из кареты, тотчас и
начинать »гром
победы раздавайся!». Иль нет… лучше марш…
Сборы на борьбу и страдания героя, хлопотавшего о
победе своих
начал, и его падение пред подавляющею силою людской пошлости — и составляли обыкновенно интерес повестей г. Тургенева.
Характер есть
победа духовного
начала в человеке, но
победа в конкретно-индивидуальной форме, связанной с душевно-телесным составом человека.
Победу личного духовного
начала Бахофен совсем не считает декадансом, как считает Клагес.
Для Бахофена пробуждение духа и личности, т. е.
начала солнечного и мужского и
победа его над исконным господством матриархата, над первобытным космическим коммунизмом, над женской религией земли и подземных богов, есть положительный космический процесс.
Но у греков была сравнительно слабо выражена концепция, согласно которой происходит разделение на два лагеря, лагерь «добрых» и лагерь «злых», борьба двух мировых
начал и
победа над царством сатаны, оттесненным в ад.
И вот тут, на местах немецкого захвата,
начиная с Страсбура после его взятия, я впервые столкнулся с редакцией той газеты, которая упросила меня ехать корреспондентом."Санкт-Петербургские ведомости"сначала держались нейтрально, но немецкие
победы изменили их настроение, и Корш позволил своему фельетонисту Суворину
начать со мною полемику, заподозрив точность и беспристрастие моих сообщений.
Наконец он вышел. Собрав вокруг себя всех монахов, он с заплаканным лицом и с выражением скорби и негодования
начал рассказывать о том, что было с ним в последние три месяца. Голос его был спокоен, и глаза улыбались, когда он описывал свой путь от монастыря до города. На пути, говорил он, ему пели птицы, журчали ручьи, и сладкие, молодые надежды волновали его душу; он шел и чувствовал себя солдатом, который идет на бой и уверен в
победе; мечтая, он шел и слагал стихи и гимны и не заметил, как кончился путь.
От бывших на войне с самого ее
начала я не раз впоследствии слышал, что наибольшей высоты всеобщее настроение достигло во время Ляоянского боя. Тогда у всех была вера в
победу, и все верили, не обманывая себя; тогда «рвались в бой» даже те офицеры, которые через несколько месяцев толпами устремлялись в госпитали при первых слухах о бое. Я этого подъема уже не застал. При мне все время, из месяца в месяц, настроение медленно и непрерывно падало. Люди хватались за первый намек, чтобы удержать остаток веры.
— Как? — сказал удивленный де Линь. — А Кинбурнская
победа… отплытие флота… неужели все это ни к чему не послужит?.. Я скакал день и ночь. Меня уверяли, что вы
начали осаду!
После Рымникской
победы, пожалованный в графы и Русской, и Священной Римской империи, Александр Васильевич с гордостью написал письмо к своей дочери,
начав его словами: «Comtess de deux empires», говорит, что чуть не умер от удара, будучи осыпан милостями императрицы.
Еще в последних числах марта генерал-поручик князь Голицын, переправясь через Буг, взял Мачин, срыл его и потом овладел укреплениями на острове Концефан, лежащем против Браилова. В
начале июня генерал-майор Кутузов разбил турок при Пободаче, а командовавший на Кавказе генерал-аншеф Гудович взял приступом сильную и важную крепость Анапу; наконец, 28 июля князь Репнин одержал блистательную
победу над верховным визирем при Мачине.
Он не был в состоянии взглянуть на это явление серьезно, а
начинал видеть в нем только комическую сторону. Он вспоминал о петербургских друзьях, которые, наверное, бы с ядовитою насмешкой выслушали рассказ о его летнем любовном приключении, так позорно окончившемся в то время, когда ему представлялась возможность торжествовать
победу.
«Да и на самом деле, чего я трушу? —
начал рассуждать он. — Если они меня арестовали, то это далеко не доказывает, что против меня собраны сильные доказательства. Это просто с их стороны произвол. Бороться против него нельзя и глупо, но из за того, что они нанесли сильный удар еще не следует, что за ними обеспечена полная
победа, что надо дать им эту
победу и бессильно опустив руки, ждать окончательного поражения».
— Было. Не я, а господь победил, — отвечал сын и рассказал, как бились польщики, не утаив ни своей неудачи в
начале боя, ни случая, которому обязан был за
победу.
На другой день, с приличными духовными обрядами, заложен первый камень под основание Успенской соборной церкви. Вслед за тем
начал Аристотель и строить ее по образцу владимирской. С удовольствием заметил он, что тип ее находится в Венеции, именно церковь святого Марка. Но перелом, сделанный в нем
победою религиозной воли над славолюбием и лучшими его надеждами, был так силен, что положил его на болезненный одр, с которого нелегко подняли его пособия врача и друга и любовь сына.
То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о
победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего
начала желаемого счастия.
Начиная от Бородинского сраженья, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть
победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и в донесениях, до самой своей смерти.
Он, величайший идеолог реакции
начала XIX века, глава теократической школы, роялист, думает, что революционеры, якобинцы действовали для славы Франции, в то время как контрреволюционеры, эмигранты хотели разделения Франции и
победы над ней.
Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде
начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов в том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение —
победа.